Немало биробиджанцев, переехав из деревни, путают город с собственным хлевом на подворье

КТО МЫ, ГРАЖДАНЕ РОССИИ?

"Привезли в деревню синхрофазотрон…" – иронизирует некто, слыша, как на людной автобусной остановке парень спортивного вида кроет кого-то по крутому мобильнику трёхэтажными матами. А вон на красочной многометровой вывеске красуется парочка орфографических ошибок, и чуть подальше, рядом с вполне законном, но бездействующим дорожным знаком-"кирпичом", крановщик устанавливает массивный бетонный блок… Узнаёте, откуда картинки?

Как-то автору сих заметок довелось поспорить о достоинствах двух стран с японским бизнесменом. Я ему об отечественных достижениях в космосе, а он мне на полном серьёзе: "Да, конечно, вы нас тут далеко обошли. Говорят, с ваших спутников можно рассмотреть даже татуировку на руке пьяного бродяги, который прямо на траве спит". "А как в вашей Японии с природными богатствами – например, с лесом и разными полезными ископаемыми?" – пытаюсь сразить оппонента. "Невазно, – вздохнул иностранец, неожиданно сильно акцентируя, – Мы всегда миного-миного работали и всё давно добыли и использовали. А вы, казэтся, миного-миного отдыхать"… В общем, нечаянная дискуссия наша напоминала диалог тех куликов с двух разных болот.

Здесь же речь пойдёт о том, что немалая часть биробиджанцев, как, впрочем, жители многих городов и городков российских – это выходцы из села или ближайшие потомки сельчан. Как тот обладатель смартфона, поносивший по нему собеседника. Ну и успокоим жителей сельских: они в обычном своём окружении держатся далеко не так раскованно и свободно, как бывшие их земляки, уже прописавшиеся в городах. Ведь "от людей на деревне не спрятаться", а от дурного поступка тут и до худой славы рукой подать. Совестливому же человеку дурная репутация совсем ни к чему. В среде крестьянской исконно принято было ориентироваться на известное "А что люди добрые к примеру?". Ну а для бывшего хлебороба или животновода проживающего ныне на третьем-четвёртом этаже городского дома, не составит труда и мусор с балкона вывалить, и "коммунальную" дверь в подъезде пинком вышибить (чай, не своя калитка). Если же вы встретите поддатого хама в том же автобусе, знайте: кто-то так и продолжает путать общественное место с собственным хлевом на подворье. Привычка, знаете ли… Так что бывшие (либо потенциальные) доярки и овощеводы, волею судеб заброшенные в города и ставшие здесь продавцами, таксистами, служащими администраций или медработниками, как правило, не обременяет себя соблюдением подобающих норм приличия в обращении с клиентурой. Помните, верно, все эти пресловутые "Вам чего?", "Не нравится в автобусе – в такси ездийте!", "Вас тут много, а я одна", "У вас что, глаз нет? Видите, я занят?".

Оторванные от родной стихии, где во все времена было принято простецкое "ты", эти люди как будто так и не успели осознать особенных условий нового для себя окружения. Вот сопоставим два разных стиля: "Эй, мил человек! Погодь-ка. Не сочти за труд – растолкуй мне старому, где тут Пантелей-шорник проживает" и "Будьте добры, объясните, пожалуйста, как отсюда на Зубов бульвар пройти"… Для того, кто уже перестал быть сельским, но ещё не сделался городским, свойственно смешивать одно с другим. В итоге получается что-то вроде "Эй, батя! Где у вас тут вокзал?"

Будучи страной аграрной, Россия не могла не быть страной культуры сельской. И (не надо только путать понятия "грамотность" и "культура") оседлое сословие земледельцев веками формировало свои собственные каноны общежития. Их сущность и принципы нам достаточно хорошо известны и в полной мере отражены как в народном искусстве, так и в строгих заповедях православия. Жить по отцовским и дедовским заветам для человека русского значило жить правильно. Известная косность земледельческого труда (прежде всего, его цикличность) как бы исподволь обязывала сельчан хранить традиционный уклад повседневного бытия. Не отсюда ли пресловутый консерватизм крестьянской массы, представители которой в известное время страшились коллективизации, а ныне с умилением вспоминают колхозно-совхозное "золотое времечко"? Так или иначе, русские в большинстве своём были сельчанами и в сочетании с географическими параметрами занимаемой ими территории составляли некое гармоническое единство. Стоит добавить, что этот "малосознательный и отсталый класс" превосходно справлялся с обязанностями кормильца Отечества, а также его строителя и защитника. Преобильно снабжала Россия своим "колониальным" товаром и расчётливую Европу. Та, в свой черёд, поставляла на Восток продукты собственной цивилизации. Ныне трудно судить о качестве того импорта, но факты стоит напомнить. Сначала Русь переняла варяжскую систему правления, после небезуспешно осуществила "ввоз" христианства и кириллической письменности, затем, – при Петре Первом (русском царе, несомненно, и первой же величины) и далее, когда окно в Европу сделалось парадными воротами на границе Востока и Запада, – к нам шло (да и идёт) уже едва ли не всё подряд: начиная с мод, табака, картошки и кончая всем остальным. Инициаторами этого импорта были представители дворянского сословия, которые адаптировались ко всему западному настолько, что в собственной стране казались иностранцами. "Полностью" русскими – и по справедливости – могли считать себя простолюдины, люди низших сословий. Так что богатые русские и бедные русские по существу были людьми разных культур: город исподволь ориентировался на европейские стандарты, деревня жила по своим вековым уставам-устоям.

"Где родился, там и пригодился"... Всё хорошо, коли на своём месте... И тому, кто утратил в привычном окружении одно, другое, третье, не так просто бывает обрести подходящую замену. Это относится, прежде всего, к сельчанину, перебравшемуся в городскую местность на постоянное место жительства. До конца дней своих он остаётся маргиналом – личностью, оторванной от своей почвы, от своих корней и не освоившей азы культуры европеизированной. А это куда опаснее, чем принято думать. Происходит же вот что: из прошлого мигрант сохраняет, как правило, не самые лучшие привычки, а в новой для себя среде приобретает свойства опять же сомнительного качества. Ничего с этим не поделаешь: психика человеческая (хотя это вполне естественно и общеизвестно) устроена, так сказать, по принципу наименьшего сопротивления. И лучше всего, простите за каламбур, нам удается в жизни плохое.

Слова Ф. Энгельса: "Развитие масс не допускает декретирования. Оно... происходит постепенно". Считались ли у нас с этой теоретической установкой "марксисты-практики"? "Переделать его (т.е. крестьянина, – авт.) психологию быстро нельзя, это долгий и трудный процесс борьбы," – в своё время справедливо заявлял и В.И. Ленин. И уж не станем задавать тут вопроса "Зачем и для чего это – переделывать-то было надо крестьянскую психологию?" А для того, чтобы вытравить из несознательного крестьянина его архаическую привязанность к земле и его мелкособственнические инстинкты. Одно только и было забыто – "Кто на земле не хозяин, тот на ней и не работник". Где оказался принцип постепенности в период массовой коллективизации в деревне? (ВКП(б) неспроста стали расшифровывать как "Второе крепостное право большевиков). Мог ли с ходу обрести "высокое пролетарское сознание" вчерашний пахарь, сменивший соху на магнитостроевскую тачку или брошенный на лесоповал в нарымскую тайгу из степной Украины? Да нет же! Деревня, крестьянская Россия, почти не меняла себя, широким потоком вливаясь в ряды рабочего класса. Мужицкое сословие выполняло в новых и старых городах, как правило, неквалифицированную работу, заселяло собой окраины и продуцировало тут уже свою собственную субкультуру – "культуру" Копай-городов, Нахаловок, Шанхаев, улиц Подгорных и барачных массивов. Здесь формировалась и своя житейская мораль, сильно смахивавшая на уголовно-лагерную. Как там ни говори, а бытие таки определяет сознание...

"Катаклизм, сотрясший деревню на грани 20-30-х годов, был не только экономической или политической акцией, но столкновением двух цивилизаций, не совместимых по своему духу; отношению к миру, – пишет И. Шафаревич. – Этим он аналогичен, например, уничтожению цивилизации североамериканских индейцев английскими переселенцами-пуританами. В общем, русская деревня и русский город сильно рознились между собой. Причём та и этот имели достаточно прочные основы для существования своих, автономных моделей жизни".

Помню, как в пору войны отчаянно трудно жилось в сибирских селах эвакуированным горожанам – в недавнем прошлом своём лаборантам, машинисткам, модельершам... Они отродясь не держали в руках серпа или тяпки, плохо отличали на огороде бобы от лебеды, далеко стороной обходили лошадь и корову. У местного населения этот пришлый народ вызывал этакое жалостливо-сострадательное презрение. Городские даже и разговаривали на каком-то другом русском языке. Были это, прямо скажем, несчастные люди, немного от них было в деревнях и проку...

Однако судьба общества переменчива, и в период восстановления, например, разбитого бомбами и снарядами Ленинграда в город на Неве хлынула уже деревня. Ещё не позабывшая лаптей, плохо знакомая с электричеством, в силу этого неприхотливая и хорошо приспособленная к физическому труду, масса эта тоже плохо сочеталась с новым для себя окружением. "Вахлаки", "колхоз", "деревня", "Ванька" – это лишь небольшой перечень обидных кличек, которыми награждали новоявленных горожан коренные "питерцы".

Привыкшие в псковских и новгородских деревнях и деревеньках жить в не шибко обустроенных избах, где уже в сенцах начинался коровник, а телята-поросята зимами проживали вместе с хозяевами, новоприезжие хихикали и брезгливо морщились, проведав о том, что горожане, оказывается, справляют нужду "прямо в дому", то есть, пользуются ватерклозетами. Нет, это были люди положительно иной цивилизации, от европейской сильно отличающейся... Так послевоенное время объективно сформировало вторую волну переселения крестьянского люда в городские кварталы. Проходило оно под лозунгом "Все – на восстановление разрушенного войной народного хозяйства!"

При этом всём в советское время шло разрушение другой культуры – культуры русского крестьянства, куда более органичной и целостной, нежели городская, европеизированная (хотя и не европейская в полном смысле этого слова). "Массовое разрушение церквей да и вообще старых зданий имели целью создать tabula rasa, пустое место, на котором можно было бы все строить заново. Для этого надо было и "классиков сбросить с парохода современности", и русскую историю вытеснить из сознания, превратив её в "проклятое прошлое". (И. Шафаревич).

"Вышли мы все из народа", – пелось в известной песне предреволюционной поры. Но те, кто пел её тогда, были выходцами совсем из другого народа, нежели последующие поколения советских людей. Ведь порушенную в деревне церковь никоим образом не могли заменить по своим функциям и назначению изба-читальня и четырехклассная школа. И для большинства сельчан начальное образование долго оставалось единственным. Техникумов, и уж тем паче вузов, на деревне не строили. А наиболее способные крестьянские дети продолжали учение уже в отрыве от родительского дома и почти никогда потом не возвращались в свои Сосновки, Аржанки и Замараевки. И те закономерно старились, а после и навовсе исчезали с лица земли. К несчастью, процесс этот продолжается и поныне…

...Те, кто трудился на земле колхозной в 30-40-х и ещё в начале 50-х, любят вспоминать, как самозабвенно и продуктивно работали в те поры сельские жители. Не стоит с этим спорить – именно так оно и было. Почему? Потому что тогда жили и пребывали в здравии люди, которые обрели навыки работы ещё на своей собственной, а не на общественной, по сути – казённой, ничейной земле. Они, старшие, являлись и носителями вековых традиций и заповедей крестьянского труда и быта. Богатейший это был клад! Ведь с виду нехитрое мужицкое подворье было хозяйством едва ли не натуральным. Здесь всё ладили сами – и хомуты, и сани. И всё, от хлеба до тулупа, было "мэйд ин тута". Сколько ремесел крестьянин знал – перечесть не просто. В лавку ходил он разве что за солью, керосином да мелким припасом вроде иголок, чугунков да жестяной утвари. А нужда она первей всего ремеслу учит.

Кроме прочего (а это едва ли не главное) жизнь деревенская "смалочку" приучала трудиться детвору. Причастность к созиданию была в деревнях, что называется, сквозной, работе тут были "все возрасты покорны".

Никоим образом не могла быть одинаковой длительность рабочего дня в деревне и в городе. На селе трудились "по солнышку", часов не наблюдали, результаты труда измеряли пудами, кулями и возами. Хоть и примерно, да зато уж верно. И вот ещё что. Сейчас вряд ли кто позволит себе иметь в семье по семь-восемь "наследников", а в сибирских селениях сплошь да рядом у одного семейства с полдеревни в родне числилось. (Кстати, социологи резонно считают уровень рождаемости индикатором общественного благополучия). Соответственно этому формировались и особенные межчеловеческие отношения в среде сельской. Надрала тебе чужая тётка уши, либо сторож вгорячах бичом по спине протянул – тятьке-мамке не жалуйся – ещё и от них добавки получишь. С молоком матери впитывалось по-житейски просто передаваемое "Не твоё – не трожь!" Ну, а ещё в больших семьях дети постигали на практике азы межличностных отношений. Иконы как остатки (то бишь "пережитки") веры родительской тоже не считались великой редкостью в сельском жилище (отсюда и пошёл обычай скинуть шапку, переступая порог). А "при Боге" – именно так наивно домысливалось присутствие икон – и худое слово молвить грех, и оппонента усовестить легче. Намного дольше, чем в городах держались на селе традиции, освящённые православием. В перечне их значилось и почитание родителей, и вообще – уважение к мнению старших. Сельский быт как нельзя более удачно формировал в человеке бережное отношение ко всему живущему и растущему. Слова "экология" в деревне и не слыхали сроду, природу здесь просто считали большим этаким домом для всех, и главным принципом в отношениях с ней был такой – чего своими руками сделать можешь, тому ты и хозяин полный. А со всем, что природой сотворено, ты, человек, на равных правах быть изволь. Никогда не смешивали в классическом русском селе будни и праздники. Всё это было, было... Но мало-помалу отодвигаясь в прошлое, меркло в памяти людской. Нынче из книжек узнаём об обычаях дедовских, которые стариной уже на нашей памяти сделались.

...Теперь иногда слышится: вот Сталин, мол, пишут, такой да сякой был, а за хлебом или за куриными окорочками мы при нём в Америку не плавали. Забываем, как видно что "работала" в сталинские годы могучая сила исторической инерции. Играла свою роль и политика "держать пропорцию" числа едоков и кормильцев в стране. Принципы и методы этого удержания были, как мы знаем, жесткими и жестокими, но в результативности им не откажешь. Не такова ли логика всех "великих переломов" в русской истории? Не спроста же и Иван IV был "Грозным", и не в белых перчатках прорубал "окно в Европу" Петр Великий.

И стоило только ослабеть былому "прижиму" (так в деревне слово "режим" выговаривалось), как поднялась новая волна исхода с "могучей и вольной" земли колхозной. Теперь уже в третий раз начало сокращаться число кормильцев, умножая собой массу едоков. И пошли чередой аврально-аварийные меры – бестолковое укрупнение и "советизация" колхозов, кампания по подъёму целины и "поросячьи расстрелы". Ничем всё и кончилось. Впрочем, нет. Завершилось это тем, что Советский Союз, индустриализовавшись, сделался постоянным покупателем хлеба у стран, где, к счастью нашему, не додумались провести сплошную коллективизацию. Мы не знаем доподлинно, сколько нас, детей крестьянских, стало первостроителями новых городов в тайге, шахт и нефтепромыслов, электростанций и каналов, железных дорог и мелиоративных систем. А ведь именно немалочисленные "стройки века" нанесли опустошающий удар по Нечерноземью, именно в хрущёвские и брежневские годы исчезло с лица земли превеликое множество сёл и деревень. Как всегда – с запозданием и, как всегда, поспешно принятая Продовольственная программа так и осталась прекраснодушной мечтой её московских авторов. Так же, как и ставка на фермерство уже при новой власти. Раскрестьяненные же крестьяне наши, так и не сделавшиеся в городах и городках организованными пролетариями, по старозаветной привычке продолжают уповать на "верхи". В общем, Россия, якобы превращённая "из страны аграрной, отсталой в страну с развитой промышленностью", так и осталась сельской по ментальности подавляющего большинства её населения. Это в точности как наши новоявленные казаки, которые не на коне, а на балконе есаулами да хорунжими себя почитают.

Стоит признать и то, что разумного порядка в подавляющем большинстве коллективизированных сёл по-хорошему-то и не было. Когда говорили "Ну и колхоз!", то имели в виду всяческую неразбериху. Будь по-иному, не уходил бы народ от земли. Хотя какая у того народа земля была? Огород под окном и только, а колхозные угодья – это чужое. А его и бросить не жалко. Городского жителя его служба в учреждении и работа на заводе-фабрике обеспечивала средствами и на одежду, и на обувь, и на питание. Жильё ему тоже "казна" строила. Город обеспечивал своим жителям сносные возможности для учения, для лечения, и для относительно культурного досуга. Сельчанину же на совхозно-колхозную получку особо рассчитывать не приходилось, и, заработав табельную "восьмерку" в поле или на ферме, он продлевал свой рабочий день, копая огород, готовя дрова и сено. И пока его городские ровесники ходили по магазинам или забивали в холодке доминошного "козла", сельчанин трудился вроде как и на себя, да только скорее уж по необходимости.

Неравноправный обмен между селом и городом существовал не только в сфере материального обмена. Вспомним, как шло распределение специалистов в советских учебных заведениях: лучших посылали туда, где "поцентральней" да "попригородней", невезучих и нерадивых – в глубинку. Ну и привычным было возмещать всегдашний дефицит рабсилы в деревне сезонными вояжами горожан – на сев, "на сено", "на картошку". Что это, если не кричащее свидетельство экономических диспропорций и отставании общества?

Сейчас опять слышишь: во всех-де цивилизованных странах сельское хозяйство дотируется государством. Не будем лукавить, господа-товарищи! В цивилизованных странах деньги на ветер, как правило, не швыряют, и власти там помогают не "селу" и "сельскому хозяйству", а конкретному землевладельцу – хозяину. И тоже цивилизованному. Который технику под открытым небом не "хранит", удобрения в канаву не сыплет и в тракторной кабине праздники не отмечает. Ну и представьте себе передачу советских наших колхозов-совхозов, к примеру, Штатам – на много лет назад отбросило бы это экономику спесивых янки. Для справки: производством сельхозпродуктов в США занято всего-то около пяти процентов населения.

"Отмечая падение нравственности в обществе, – писал публицист Иван Васильев, – не задуматься ли над тем, что это, может быть, и есть следствие разрушения крестьянства, результат того, что вторая сторона крестьянской натуры сильно потеснила первую (трудовую), овладела и самим крестьянином, и его детьми, перекинулась через них на завод, в школу, в учреждение – общество получило бумеранг. Благочестиво желая крестьянину добра, мы получили такое зло, от которого не знаем, как избавиться".

И таки да: сегодня мы ощущаем сильнее и больнее, чем когда-либо, низкий уровень общественной культуры, острее, чем когда-либо раньше, чувствуем разнородную смесь русского, советского и западного и едва ли не ежедневно заново знакомимся с окружающим. Теперь уже совершенно очевидно и временем доказано, что продекларированная сверху демократия у нас "не прошла" и вполне и окончательно скомпрометирована доморощенной технологией её "воплощения в жизнь". Налицо – спонтанность и неуправляемость общественных процессов, идёт небывало интенсивное расслоение бывших "классов" и "прослоек" на бедных и богатых. Одно только и верно: нет дыма без огня, и то, что происходит в нашем обществе сегодня, – это тяжкая страда на том поле, которое возделывалось и засевалось в государстве российском вчера и позавчера. И учтите, господа-товарищи, что и доныне в стране всё решают кадры. Живые, "всамделишные" люди, а не инопланетные, скажем, существа. Но вот ещё в прошлом веке Н.А. Некрасов написал:

В столицах – шум, гремят витии,

Кипит словесная война.

А там, во глубине России,

Там – вековая тишина...

Эх, авось, да и вынется в Белокаменной жребий на власть человеку благонравному, волевому и умному, который и за себя, и за честной народ постоять сумеет. Вот и будем ждать того светлого часа, дай нам Бог терпения...

"Долго ли нам ждать перемен к лучшему?" – был задан вопрос некоему мудрецу. "Если только ждать, то долго", – резонно ответствовал тот.