Чума, революции, горящие церкви: Павел Толстогузов – о том, что в России снова 17-й год

Есть такое немудрящее развлечение: случайный исторический календарь. Берешь дату и смотришь, что происходило в ее прошлые годовщины. Иногда складывается какой-то смысл, иногда ничего не складывается, но чаще все же складывается, потому что в понимании истории мы остаемся такими же эгоцентриками, как и во всем остальном. Поэтому нам кажется, что все в прошлом так или иначе готовило наше появление на свет и как-то предвещало события нашей современности. А симметрия цифр вроде бы намекает на симметрию смыслов. Получается своеобразный калейдоскоп (который, кстати, был изобретен в 1816 году, ровно 200 лет назад, шотландским физиком Давидом Брюстером). Слово "калейдоскоп" означает "красивый вид", своего рода бельведер. Так что, как сейчас принято выражаться, можно запастись попкорном и сесть поудобнее. Но лично для меня предпочтительнее понимать калейдоскоп как непредсказуемую игру симметрии: смысл, возникающий из случайных или кажущихся случайными сочетаний событий. И чтобы определить этот смысл, нужно известное усилие. Хотя бы воображения.

В наступившем году есть еще одна причина для поиска исторических аналогий или провозвестий. "Семнадцатый год" — особое словосочетание новейшей русской истории. В позднюю советскую эпоху (примерно в 1960—80-е) выражение "до семнадцатого года" иронически означало глубокую старину. Мы можем как угодно относиться к событиям этого года, но не можем не признать, что он разделил нашу отечественную историю на "до" и "после".

Итак, столетние годовщины 17 года в отечественной истории.

817 — одна из предположительных дат рождения Рюрика. Того самого.

917 — этот год в древнерусской летописи совершенно пустой. Год есть, а событий нет. Разумеется, события были, но летописец о них ничего не говорит. Бог его знает почему, но не говорит, и все тут. Просто указывает, что год был. Накануне впервые на русскую землю пришли печенеги и примерно тогда же легендарный князь Игорь, только что начавший самостоятельно княжить после смерти Олега Вещего, в первый раз крупно поссорился с древлянами и не сумел нормально уладить отношения с ними, что позже ему, как известно, фатально аукнулось…

1017 — Ярослав Мудрый (вряд ли заслуживший к этому моменту свое прозвище) после смерти отца, князя Владимира Равноапостольного, продолжает круто выяснять отношения со своим единокровным братом Святополком Окаянным и на короткое время захватывает великокняжеский стол. В Киеве горят церкви. Такое замечание летописца ("и погореша церкви"), как правило, означало большой городской пожар, после которого приходилось отстраивать город заново.

1117 — этим годом заканчивается Повесть временных лет (в редакции Ипатьевской летописи), первый русский летописный свод. На это время приходится расцвет объединительной политики Владимира Мономаха, оказавшийся последним в истории домонгольской Руси. Этим же годом датируется знаменитое "Поучение" Мономаха (научная датировка не совпадает с летописной) — первое русское политическое завещание и первый опыт русской автобиографии. Удивительный текст. "О многострастный и печальный аз…" Ни до, ни после Мономаха ни один русский властитель до такой степени публичной исповедальности не поднимался.

1217 — князь Владимир Мстиславович Псковский предпринимает успешную осаду крепости рыцарей-меченосцев Оденпе. Один из начальных эпизодов очень долгого русско-ливонского противостояния, завершившегося через 350 лет — во второй половине XVI века — падением Ливонского ордена. После этого с немцами у Руси и Российской империи не было особых проблем вплоть до середины XVIII века (т.е. до Семилетней войны).

1317 — Бортеневская битва. "Сеча злая", по словам летописца, но известная сейчас, пожалуй, лишь историкам. Участники — Тверь и Москва. Один из эпизодов ожесточенной борьбы за право быть центром силы возрождающегося восточно-славянского государства. В историческом итоге, как известно, верх взяла Москва, но как раз в битве 1317 года москвичи крупно проиграли. Они, кстати, были зачинщиками столкновения и вообще вели себя в этой ситуации нечестно. Видимо, изо всех сил зарабатывали репутацию тех самых победителей, которых не судят.

1417 — начало катастрофической эпидемии чумы. "Многие села опустели, в городах и посадах едва ли оставался в живых один человек или ребенок" ("Царь-книга"). Андрей Рублев пишет "Явление ангела Пахомию" (сюжет: ангел призвал отшельника Пахомия, жившего в IV веке, к организации киновий, монашеского общежития).

1517 — Москва присоединяет к себе Рязань, эту вечную двурушницу и еще одну бывшую претендентку на центральную власть. Фактически это был последний принципиальный эпизод централизации Московской Руси как независимого национального государства (Новгород и Тверь вошли в состав великого княжества Московского раньше). Последний рязанский князь пытался вернуть себе власть с помощью крымских татар, но в итоге бежал в Литву. А в Европе, к слову, именно в этом году случилось первое событие Реформации: Мартин Лютер пишет и публикует свои 95 тезисов о правильном и неправильном спасении души. И началось…

1617 — Столбовский мир, который заключили Московское царство и Шведское королевство. Шведам по условиям мира удалось лишить Россию выхода в Балтийское море (выход к Невской губе, т.е. к восточной части Финского залива, у Руси и у ильменских словен был с незапамятных времен). Зато у будущего императора Петра появится задача, решению которой он посвятит жизнь. В ходе решения этой частной военно-политической задачи возникнет обновленное государство, один из самых значительных игроков в мировой политике XVIII—XIX веков — Российская империя.

1717 — по личному распоряжению Петра Великого издано "Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению", первое пособие по европейскому этикету в России. Многие наставления нагло шли поперек некоторых коренных русских привычек: "празден и без дела отнюдь не бывай" и т.п. В том же году был высажен успешный русский десант на шведский остров Готланд, что означало перенос русско-шведской войны на шведскую территорию. Да и вообще к этому году ясно наметилось полное преобладание России в Северной войне. Но победы победами, а дворянскую "юность" надо было еще долго приучать к терпимому "житейскому обхождению", тут десантами (т.е. кампанейщиной) делу на поможешь. Да и сам Петр, в 1717 году уже давно не юноша, совсем не был примером цивилизованного обхождения, скорее наоборот. Но брутальное и по-своему демократичное поведение императора было частью его оригинальности: трудно представить его изысканно вежливым в духе какого-нибудь французского маркиза эпохи регентства. (В этом же году Петр побывал в Париже, где ставил в тупик придворных герцога Орлеанского своим непредсказуемым поведением. Французы то обнаруживали в нем удивлявшее их знакомство с галантным политесом, то театрально удивлялись его "варварству" и прямоте суждений.)

1817 — Пушкин заканчивает лицей, начинается его первый петербургский период. В этот год в оде "Вольность" он даст известный совет российской власти: "Склонитесь первые главой под сень надежную закона". Увы, совет хоть и вошел во все хрестоматии, но до сих пор по-настоящему не услышан. Что в значительной степени стало причиной следующего 17-го года, ставшего самым известным не только в русской, но и в мировой истории.

1917 — год, явившийся, по выражению Маяковского, в "терновом венце революций" (поэт предсказал эту судьбу 16 году, но ошибка на один год в деле исторических предсказаний ошибкой не является). Две революции, тяжелые поражения на фронтах первой мировой войны и попытка военного переворота (Корниловский мятеж) — все это пришлось на девять месяцев одного года: с февраля по октябрь. Впрочем, октябрьские события в силу известных причин стали основным историческим мифом и заслонили собой все остальное. "Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась" (Ленин). "Кончился этот проклятый год. Но что дальше? Может, нечто еще более ужасное" (Бунин). А на Транссибе уже несколько лет стоит станция Тихонькая, которой предстоит принять участие в финальных событиях гражданской войны (т.н. "волочаевских днях"), а через десять лет — в одном геополитическом проекте, получившем короткую, но шумную известность. Этот последний, в свою очередь, окажется странным образом очень живучим: его, вроде бы, уже давно нет, а он все равно есть. Как суслик в "ДМБ".