Анатолий Сурнин: человек, основавший высшую школу ЕАО

Все было впервые и вновь

В конце ноября 1989 года в Биробиджане во дворе здания, которое должно было стать, но так и не стало средней городской школой, собрались много людей, говоривших сразу на нескольких языках. Звучал, конечно же, русский, был английский, иврит и даже немножко идиш. Была небольшая трибуна, с которой обратился моложавый, подтянутый, интеллигентного вида, только начавший седеть мужчина. Выступал он также на двух языках: русском и английском. Был это Анатолий Сурнин — первый ректор первого в истории ЕАО высшего учебного заведения — Биробиджанского педагогического института, торжественное открытие которого, как раз и отмечали собравшиеся. Событие привлекло внимание не только внутри страны, но и за ее пределами, приехали гости из-за рубежа, поэтому ректору и пришлось демонстрировать знания языков. Сделал он это если не играючи, то как всегда артистично. Ведь был он не только большим умницей, но и талантливым актером.

...Работа по открытию в Биробиджане педагогического института началась в 1986 году, через два года после того, как Совет Министров СССР принял решение создать в ЕАО высшее учебное заведение. Область уже много лет активно прирастала производством и людьми. У нее было почти все, кроме своей высшей школы и крепкой почвы для ее основания: кадров, помещения, научной базы и пр. Поэтому требовался человек, который смог бы создать вуз практически с нуля. Выбор пал на 42-летнего преподавателя Хабаровского педагогического института, кандидата философских наук, имевшего два высших образования (техническое и гуманитарное), Анатолия Александровича Сурнина.

Это было стопроцентное попадание. Ученый оказался прекрасным организатором и, как сказали бы сейчас, эффективным менеджером. Он основал высшую школу ЕАО вопреки всему: отсутствию здания и людей, имеющих опыт преподавания в вузах, вечной нехватке средств и возможностей, желанию молодых уезжать на учебу в культурные центры страны и т.п.

В 1989 году Биробиджанский пединститут начал обучение студентов, а через 16 лет, выйдя за тесноватые свои рамки, стал Дальневосточной государственной социально-гуманитарной академией. Статус университета в 2011 году вузу присваивали уже после смерти его первого ректора. Но все прекрасно понимали, что это было логичным завершением работы, начатой именно Сурниным.

1 / 3

Он был публичным человеком, но в местных СМИ почему-то осталось мало материалов, рассказывающих о нем. В связи с этим очень ценны воспоминания, предоставленные нам его коллегой, доктором филологических наук, профессором Павлом Толстогузовым, которые вполне могут стать частью проекта ИА EAOMedia "Хотим их знать"

Вузовский импровизатор в регтайме 80-х и 90-х годов

"Как и все, когда-то появившиеся в этом мире и ушедшие в мир иной, он родился, учился, работал. Уроженец Комсомольска-на-Амуре, дальневосточник со странно разветвленными, как у всех нас, корнями. С биробиджанским вузом был связан почти двадцать лет: с 1986-го по начало 2006-го. Треть доставшегося ему жизненного срока. Он основал этот вуз.

В первом корпусе на улице Широкой (первоначально типовая школа) сам пробивал стены, меняя сантехническую схему. Этого не нужно было, скорее всего, делать, но он никогда не мог сдержать свой характер. Это был, скажем так, холерический холерик, быстрый на необдуманные решения, но умевший нести за них собственную ответственность.

Иногда умел приносить искренние извинения за всяческие свои срывы и несдержанности — такое не часто встретишь среди начальства любого, даже микроскопического масштаба. Мог открыто действовать в интересах "нужных" людей, но когда встречал сопротивление со стороны сотрудников или эти "нужные" проявляли себя уж совсем похабно, отказывался от всех устных договоренностей. "Не могу я, понимаешь? Люди не поймут". Тогда это еще было аргументом.

Изображая из себя пройдоху, он таковым не был и всегда завидовал настоящим пройдохам, пытался вести с ними взаимовыгодную дружбу (такие попытки всегда обречены на неудачу, но люди почему-то продолжают их практиковать). Вместе с тем он был именно тем характером, который нужен первостроителю чего бы то ни было. Он постоянно создавал и без сожаления рвал черновики своих и чужих планов и затевал что-то новое. За исключением нескольких грубых ошибок (те самые пройдохи, эгоцентрики, люди без ценностей и абсолютно равнодушные к нашему общему делу типажи), он хорошо чувствовал людей и давал им вполне калиброванные оценки. Нынешний университетский кадровый костяк в незаменяемой своей части — это еще его выбор. Спустя 17 лет после его ухода.

Я познакомился с ним в 90-м году. Он анекдотично устроил меня в местную гостиницу, выдав за другого, вымышленного персонажа, что позже стало сюжетом небольшого рассказа "Старый еврей, или Как правильно селиться в гостиницу" (6+) (газета Биробиджанер Штерн (6+), 2019 г.), а до этого бытовало как вузовский фольклор. Было много приезжих со всех концов земли. Тогда часто возникали конъюнктурные для периода перестройки и ранних 90-х связи с еврейской и всякой другой зарубежной общественностью, и его выручал не очень правильный и ловкий, но в целом понятный для слушателя английский язык — наследие когда-то законченного отделения иностранных языков.

Любитель анекдотов, он не умел их рассказывать, но удивительным образом умел превратить в анекдот любую рабочую или житейскую ситуацию. Даже просто встреча с ним в коридоре ("слушай, тут это… поговорить надо…") имела характер анекдотического сюжета. Кабинетный разговор по стационарному телефону в присутствии случайных посетителей превращался в искрометный фарс: он слушал телефонного собеседника и в то же время, закрыв ладонью трубку, произносил громким шепотом целые монологи, часто непристойные и сопровождавшиеся настоящей, колоритной, в высшей степени подвижной фиглярской мимикой. Такую мимику еще поискать надо. Он был органично сценичен, когда не пробовал играть на публику специально. Сценичной была сама его личность.

Его политические взгляды, как у любого тогдашнего ренегата коммунизма, были пластичными. В стилистике Жириновского, но без утомительных эскапад последнего. Будучи классическим политическим животным, он любил поговорить о политике, но серьезная политология не была его коньком. Когда на наших выездных сессиях для учителей он выходил на сцену, снимал пиджак и вешал его на спинку стула, начиная свои политические выкладки, то сцена, стул и пиджак были главным сообщением. Как и он сам. Его иногда вспоминают в качестве основателя биробиджанской "Единой России", но это был чистой воды административный расчет: в тогдашней ситуации он таким образом откровенно упрочивал позиции вуза.

А вот к только появлявшемуся тогда образовательному новоязу со всякими его "реперными точками" и разнообразными "трендами", к этому языку петиметров, macaroni и просто попугаев от высшего образования, заразившему, как пандемия, многих нормальных людей, он относился с недоумением, но терпел, понимая, что этот мусорный ветер нужно переждать. До сих пор ждем.

Примерно десять последних лет своей жизни он боролся с тяжелой болезнью, и она становилась все тяжелее и тяжелее. Но даже его рассказы об этом были рассказами неунывающего саркастического шутника. Только два или три раза в разговоре со мной он посетовал на болезнь, и то как-то мимоходом. Мол, глупые мы были в молодости, не берегли себя. Но представить его берегущим себя было просто невозможно. Такое сбережение по итогу могло оказаться разрушительнее, чем любая из вредных привычек.

Болезнь редко кого делает лучше. Не сделала она лучше и его. И все же при всей понятной тоскливости и безнадежности последних месяцев жизни он продолжал жить заботами коллектива — его большой семьи. Накануне нового 2006 года он уже не поднимался с постели и собрал ректорат у себя на квартире. Отпил вино из бокала и сказал: берегите вуз, ребята. Вскоре после новогодних выходных его не стало.

Думаю, что на известие о присвоении ему звания "Почетный гражданин" он бы отреагировал характерной для него несколько кривой усмешкой тонких губ: Почетный гражданин ЕАО? Ну-ну.

Наверное, в своем новом бестелесном качестве он должен по-прежнему ходить привычной стремительной походкой по аксонометрическому квадрату коридоров в корпусе на Широкой. В джинсах и сером пиджаке, слегка сгорбившись. Невидимый, движущийся сквозь нас в параллельном пространстве, он вполслуха слышит что-то о военной операции на Украине, о беззаконии и пререканиях в государстве Российском, о каких-то очередных приоритетах образования, пытается вникнуть, понять и, конечно, усмехается. Усмешкой Скапена".