Профессор Приамурского госуниверситета им.Шолом-Алейхема и член Общественной палаты ЕАО Павел Толстогузов в очередном выпуске рубрики "Я так думаю" размышляет о понятии "дурдома" в нашей стране, превратившемся уже в особенное явление повседневной жизни. Доктор филологических наук ищет "истоки" слова и делится мыслями о том, что количество дурдома в нашей жизни может увеличиваться или уменьшаться в зависимости от того, сколько здравомыслия государство и общество адресуют друг другу. Дискуссионный посыл Павла Толстогузова наверняка получит развитие в откликах читателей на публикуемый материал, а также в других публицистических статьях спецпроекта "Я так думаю" на сайте ИА EAOMedia.
ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ:
Новый проект "Я так думаю" появился на сайте ИА EAOMedia
"Я так думаю" от Валерия Фоменко: Землю – крестьянам, заводы – рабочим, мозги – властям
профессор ПГУ им. Шолом-Алейхема, публицист
Автор фото: из личного архива
Дурдом
"Дурдом" — повсеместно распространенный в России резкий вывод о текущей обстановке. Кроме того, это привычный транквилизатор. Достаточно сказать "дурдом", и наступает временное облегчение. Не то чтобы мы что-то внятно объяснили этим, нет, а умозаключение все же вроде бы случилось.
Сквозь возмущение, которым обычно сопровождается его использование, иногда пробивается гордость: наш дурдом ни с чем не спутаешь. О нем не только анекдоты, песни впору слагать.
Не знаю, когда это слово вошло в русский язык. Могу только предполагать. В словарях Ушакова и Ожегова его еще нет, а у Ефремовой оно уже есть. Словари, впрочем, всегда запаздывают или о чем-то скромно умалчивают. Думаю, что слово вошло во всенародный обиход в эпоху, когда психиатрию стали широко использовать как инструмент воспитания. Впрочем, оно уже давно не связано со специальными учреждениями, т.е. "дурками": психиатрия широко шагнула в жизнь.
В позднее советское время слово приобрело универсальный смысл, поскольку признаки дурдома невероятно умножились: поворот рек, отлавливание прогульщиков на улицах, с трудом говорящие или откровенно пустословящие генсеки, пустые антиалкогольные хлопоты, передача морской экономической зоны алчному соседу и проч. В 90-е дурдом стал настолько всеобъемлющим, что слово почти потеряло выразительность и стало обычной номинацией.
Неправильно думать, будто дурдом устраивали только сверху. Внизу его тоже всегда хватало. Поклонники Кашпировского, нищие клиенты казино и безымянные уличные (а сейчас еще и сетевые) хамы не из воздуха взялись. Мусор на наших улицах — тоже коллективное творчество пациентов. Этажом выше который день подряд орет соседка, орет как резаная. С ней все в порядке, просто она так разговаривает с домашними, когда волнуется. Обычная вещь. Дурдом.
Количество дурдома в нашей жизни может увеличиваться или уменьшаться в зависимости от того, сколько здравомыслия государство и общество адресуют друг другу. Есть опасные признаки того, что в сегодняшней России количество дури вновь, как уже бывало, начинает неуклонно расти. Имитация деятельности вместо самой деятельности — самая красноречивая примета. Циклоны изощренно бессмысленной отчетности, сопутствующей этому — тоже примета. Бесконечное бла-бла-бла о структурной перестройке экономики при постоянно растущей и уже почти стопроцентной углеродной зависимости. Реформа ЖКХ и пенсионная реформа, приобретшие характер хронического заболевания. Милиция-полиция и часовые пояса. И т.д.
Подобные этим признаки, к сожалению, все чаще проявляют себя в управлении государством, в медицине, в образовании, во всем. В поведении людей их меньше, чем в иных департаментах, но не факт, что однажды дурдом не захлестнет улицу. Он заразен. Мы тут еще, конечно, отстаем от некоторых буйных соседей по евразийскому континенту, но, как уже бывало, можем легко догнать и перегнать.
Дурдом опасен еще и тем, что в определенный момент нам может показаться, что вокруг ничего нет, кроме дурдома. Несдержанный на язык знакомый говорит: "Да ты оглянись! Сплошной дурдом, б***!" Я оглядываюсь и вижу, что еще не сплошь, еще пока полосами. Жирными, но полосами. Надежда есть. Не следует только впадать в отчаяние или в другую крайность: пытаться по-хозяйски обжить дурдом, устроиться в нем с минимальным комфортом. (Настоящего комфорта в дурдоме, понятное дело, не бывает.) Пристроить к нему какой-нибудь дурацкий портик и высокий бельведер, чтобы пить вечером чай и рассуждать о приятных предметах…
Напротив. Имеет смысл заботливо пестовать в нашей жизни все, что НЕ дурдом. Например, один сетевой комментатор выразил мысль, что нашей биробиджанской "глушью" имеет смысл гордиться примерно так, как однажды это предложил делать Гоголь: "И вот опять попали мы в глушь, опять наткнулись на закоулок. Зато какая глушь и какой закоулок!" И это правильно — уважение к месту, в котором ты живешь, резко уменьшает количество дурдома.
Равно как и уважение к твоим соседям по жизни. Можно возразить: а если они не заслуживают этого уважения? Все верно, многие не заслуживают. Но так получилось, что нам, живущим здесь и сейчас, почему-то выпало жить и быть свидетелями жизни вместе с некоторым количеством других живущих в один очень короткий период времени. Потом, после нас, придут новые участники и свидетели, а нас всех, которые здесь и сейчас, уже просто не будет. Мне кажется, что это банальное соображение, если в него хорошо вдуматься, является нормальным основанием если не для заботы друг о друге, то хотя бы для добрососедства. И, значит, для снижения уровня дурдома.
И российский чиновник, что бы о нем ни говорили, тоже умеет отделять административный дурдом от настоящего дела — иначе все мы уже давно бы осваивали реальность гражданской войны. Не всегда хочет отделять, но точно — умеет. С политиками хуже.
…На днях во время прогулки по Бире наблюдал небольшую сценку: семья из трех человек — молодая мать, сын и дочь — разводила костер. Мальчик стал ломать ветки, а девочка сказала: зачем ты ломаешь ветку, ей же больно. Он рассудительно ответил: "Ветка сухая. Ты же знаешь, что я не люблю делать больно". И показания на моем внутреннем регистраторе дурдома в этот момент стали существенно ниже.